Я стал теперь наследником семьи, и занятия мои усложнились. Мне было четыре года; я питал непреодолимое равнодушие к лошадям. Отец же, человек строгих правил, хотел, чтобы я воспитывался в условиях железной дисциплины – в назидание всем.
В моей стране есть такое правило: чем знатнее род, тем суровее должно быть воспитание. В отдельных аристократических семьях допускалось некоторое послабление в вопросах воспитания детей – но только не в нашей! Отец придерживался мнения, что если сын бедняка не может в будущем рассчитывать на легкую жизнь, то хотя бы в юные годы он имеет право на снисхождение и мягкое отношение к нему; и наоборот, знатного отпрыска в дальнейшем ожидают все блага, соответствующие его роду, поэтому предельно суровое детство и граничащее с жестокостью воспитание, в основу которого положены трудности и лишения, помогут взрослому знатному человеку лучше понимать бедняков и относиться сочувственно к их заботам и нуждам. Такая постановка вопроса официально исходила от правительства. Подобная система воспитания оказывалась роковой для слабых здоровьем детей, зато для тех, кто выживал, потом не существовало никаких преград.
Тзу занимал комнату на первом этаже у главного входа. Побывав когда-то монахом-полицейским и повидав на своем веку людей разных, Тзу сильно тяготился положением отставного служаки в роли дядьки. Рядом с его комнатой находились конюшни с двадцатью выездными лошадьми отца, тибетскими пони и рабочим скотом.
Конюхи ненавидели Тзу за его казенное усердие и привычку совать нос не в свое дело. Когда отец выезжал куда-либо верхом, его неизменно сопровождал вооруженный эскорт из шести всадников. У всадников была своя форма, и Тзу постоянно придирался к ним по поводу ее безупречности.
По неизвестной мне причине эти шесть человек имели обыкновение выстраивать коней у стены, повернувшись к ней спиной, и скакать навстречу отцу, как только он выезжал из ворот. Я заметил, что если свеситься из окна амбара, то можно дотянуться рукой до всадника, Однажды, от нечего делать, я пропустил веревку через кожаный пояс одного из них в тот момент, когда он занимался проверкой своего снаряжения. Мне удалось связать узлом концы веревки и накинуть ее на крюк амбара. Все это произошло незаметно в общей суете и разговорах, При появлении отца пять всадников поскакали ему навстречу; шестого веревка стащила с лошади. Грянувшись о землю, он заорал во всю глотку, что попал в когти злых духов. Пояс свалился, а я в общей суматохе тихонько снял веревку и незаметно исчез. После этого я с большим удовольствием потешался над жертвой моей шуточки:
– Эй, Нетук, так ты, оказывается, тоже плохо держишься в седле?
Жизнь становилась нелегкой – приходилось бодрствовать по 18 часов из 24. Тибетцы считают, что неразумно спать днем: дневные демоны могут найти спящего и вселиться в него. По этой причине спать запрещают даже детям, так как родители боятся, что их дети станут «одержимыми». К больным тоже приставляют монахов, в обязанности которых входит не давать подопечным спать в неподходящее время. Снисхождения нет никому – даже умирающие должны пребывать как можно дольше в состоянии полного сознания, чтобы не сбиться с пути, переселяясь в другой мир, не затеряться во время перехода.
В школе мы изучали китайский язык и две разновидности тибетского: язык общеупотребительный и язык высокого стиля. Первым надлежало пользоваться в разговоре с домашними и с людьми низших рангов, второй служил для общения с людьми равными по происхождению или рангом выше. Правила требовали изысканного обращения даже с лошадью более знатного человека, чем ты сам! К примеру, любой из слуг, проживавших в доме, при встрече с нашей аристократической кошкой, величественно шествовавшей через весь двор по своим загадочным делам, спрашивал ее:
– Не соизволит ли досточтимая Кис-кис пройти со мной и отведать недостойного молока?
Досточтимая Кис-кис, однако, независимо от оттенков стиля, соглашалась только тогда, когда ей этого хотелось.
У нас был очень большой класс. В свое время это помещение служило столовой для приходящих монахов, но потом, когда реконструировалось все здание, его переделали под школьные занятия. В школе учились все дети, проживавшие в нашем доме; набиралось их до шести десятков. Сидели мы на полу, скрестив ноги, перед столом или длинной скамейкой высотой около полуметра, и всегда спиной к учителю, чтобы не знать, когда и на кого он смотрит. Работать приходилось много и без передышки.
В Тибете бумагу
изготавливают вручную, стоит она дорого – слишком дорого, чтобы позволить ее
портить детям. Поэтому мы пользовались грифельными досками размером 30 на
Мне нравился мел красноватого оттенка, а сестра Ясо обожала пурпурный. Вообще нам попадался мел всевозможных цветов – красный, желтый, синий, зеленый. Я думаю, что оттенки ему придавали примеси каких-то металлов. Но какой бы ни была причина, разноцветные мелки нас очень радовали.
Больше всего
неприятностей мне доставляла арифметика. Вообразите себе: 783 монаха
употребляют каждый по две чашки тсампы ежедневно, причем в каждой чашке
умещается по
Незабываемыми для меня были уроки по изучению наших законов. Чтением законов начиналось каждое занятие, чтением законов оно и заканчивалось. Вот некоторые из них:
Отвечай добром на добро.
Не нападай на мирных.
Читай Священное писание и понимай его.
Помогай соседям.
Закон строг к богатым и внушает им понимание и равенство.
Закон мягок к бедным и утешает их.
Плати долги своевременно.
А чтобы мы никогда не забывали эти законы, они были выгравированы в виде лозунгов и развешаны на всех четырех стенах класса.
Впрочем, жизнь наша протекала не только под знаком учебы и строгости. Детским играм и забавам мы предавались с таким же рвением, как и учебе. Игры помогали лучше приспособиться к суровому климату Тибета, к резким переменам температур. Достаточно сказать, что летом на юге температура достигает днем 30° С, а ночью могут ударить заморозки. Зимой в Тибете вообще стоят страшные холода.
Любимым нашим развлечением была стрельба из лука – эта игра хорошо укрепляет мышцы. Луки изготавливались из тиса, привезенного из Индии. Однако мы мастерили и арбалеты из тибетского дерева. Мы никогда не стреляли по живым мишеням – это запрещает наша буддистская вера. С помощью длинной веревки невидимые для наших глаз слуги поднимали и опускали мишени без предупреждения. Большинство моих товарищей могли точно поразить цель на полном скаку. Я же не мог даже сколько-нибудь долго удержаться в седле! Зато прыжки с шестом были моим коньком. Мы быстро разбегались с пятиметровым шестом в руках и, упираясь им в землю, прыгали. Я уже говорил, что сверстники подолгу находились в седле, ноги у них были не так натренированы и слабее моих. Вот почему в этом виде физических упражнений я всегда был первым.
Серьезное практическое значение имеют у нас прыжки с шестом – например, при переходе через ручьи. Мне было смешно смотреть на товарищей, когда они, пытаясь вслед за мной перепрыгнуть ручей, друг за дружкой шлепались в воду.
Ходьба на ходулях была еще одним развлечением. Взобравшись на них, мы играли в великанов, устраивали поединки. Кто первый падал с ходуль, тот и считался побежденным. Ходули мы делали дома сами – о том, чтобы купить их в лавке за углом, не могло быть и речи. Наш эконом был слугой рачительным, и требовалось большое искусство убеждения, чтобы выпросить у него дерево на ходули и подножки. Дерево необходимо ровное, без сучков, а подножки в форме треугольников делаются из остатков материала. Поскольку речь шла о «порче» дорогого и редкого материала, приходилось выжидать благоприятного момента, чтобы подступиться к эконому со своими замыслами.
Девушки и молодые женщины играли в волан – кусочек дерева с просверленными на одной стороне отверстиями и вставленными в них перьями. Волан можно было бить только ногами. Девушки, поддерживая юбки для удобства на некоторой высоте, наносили по волану удары, стараясь не допустить его падения на землю. Запрещалось дотрагиваться до волана рукой – это означало немедленную дисквалификацию. Опытные участницы могли продержать волан в воздухе до десяти минут, не допуская ни одного промаха.
Но самый большой интерес в Тибете, по крайней мере в административном округе Ю, где находится Лхаса, вызывал запуск змеев. Эту игру можно считать национальным видом спорта. Правда, запускали змеев только в определенное время года. По многолетним наблюдениям было установлено, что массовый запуск змеев в горах вызывает ливневые дожди; это приписывалось гневу богов дождей, поэтому запуск разрешался только осенью, в сухой сезон. В некоторые времена года люди старались даже не кричать в горах, потому что крик способствует быстрой конденсации перенасыщенных дождевых облаков из Индии, в результате чего тропический ливень может разразиться совсем не тогда и не там, где нужно.
Итак, в первый же день осени одинокий змей повисал над крышей храма Потала. Через несколько минут уже все небо над Лхасой пестрело другими змеями всевозможных форм, размеров и цветов. Они выписывали виражи, подпрыгивали и раскачивались на сильном ветру.
Я обожал эту игру и всегда торопился, чтобы мой змей взлетел в небо одним из первых. Мы сами мастерили эти летательные аппараты. Обычно змей состоял из легкого бамбукового каркаса, обтянутого красивым шелком. Нам охотно давали этот высококачественный материал, поскольку хороший змей был вопросом чести каждого приличного дома. К основной коробке мы часто приделывали голову, крылья и хвост, и змей принимал вид страшного дракона.
Мы разыгрывали целые сражения, в ходе которых каждый из нас стремился свалить на землю змея противника. Для этого мы унизывали веревку змея осколками стекла или обмазывали ее клеем, смешанным со стеклянной пылью, рассчитывая на то, что веревки соперника удастся перерезать и тогда его аппарат достанется победителю.
Иногда мы крадучись выходили на улицу поздно вечером и запускали змеев, предварительно закрепив в их головах и туловищах небольшие масляные фонарики. Глаза наших драконов загорались красным светом, разноцветные туловища тоже выделялись на фоне черного неба. Особенно увлекательной бывала эта игра в тот период, когда ожидалось прибытие в Лхасу больших караванов яков из провинции Лхо-Дзонг. По детской наивности мы полагали, что караванщики, эти «темные» люди из далекой провинции, никогда у себя дома и слыхом не слыхали о такой «новинке», как наши летающие змеи. И, конечно же, нам очень хотелось напугать их до полусмерти.
Один из наших трюков заключался в том, что в змея вкладывались три различные по размерам раковины, и размещались они так, что от проходящей через них струи воздуха змей начинал издавать сверхъестественные стоны. По нашим представлениям, эти стоны ничем не отличались от звуков, какие издают изрыгающие огонь драконы, и мы были уверены, что они проймут торговцев до костей. Детское воображение подсказывало, какие ужасы испытывают несчастные в своих кибитках в тот момент, когда наши драконы с воем проносятся над их головами. Мы сами холодели от этой мысли.
Я не мог себе и представить, что эти игры помогут мне в будущем, когда действительно придется летать на змеях. Но тогда это была лишь игра – зато какая увлекательная!
Были игры и опасные. Например, мы сооружали огромных змеев, размерами до двух-трех квадратных метров, с крыльями по бокам. Мы тащили их к обрыву, где бывали особенно мощные восходящие потоки воздуха. Обвязав себя одним концом веревки вокруг пояса, мы пускали лошадь вскачь. Змей резко взмывал вверх. Поднимаясь все выше и выше, он встречался с сильным воздушным потоком, всадника резко отрывало от седла, и он некоторое время несся в трех-четырех метрах над землей, повиснув на веревке. Некоторых ловкачей едва не разрывало на две части, из-за того что они забывали вовремя высвободить ноги из стремян. Мне было легче: я привык падать с лошади и спрыгивал вовремя, с большим удовольствием продолжая полет на змее. Забыв всякую осторожность и пускаясь во все новые авантюры, я установил, что если в момент подъема змея резко дернуть за веревку, то змей поднимается еще выше и полет можно таким образом продлить еще на несколько секунд.
Однажды я дернул за веревку с таким старанием и энтузиазмом – а ветер тоже мне помог, – что меня занесло на крышу крестьянского дома, где хозяин разложил топливо на зиму. (Наши крестьяне живут в домах с плоскими крышами. На них они раскладывают помет яков, который затем в сухом виде сжигается в очагах.)
Дом, на крышу которого я свалился, был сложен из брикетов высушенного ила, а не из камня, как большинство домов в Тибете. Там не было трубы, вместо нее в крыше зияла дыра, через которую выходил дым. Меня протащило по крыше, недосушенный навоз разлетелся во все стороны, часть его свалилась в дыру для дыма, а затем туда же рухнул и я, прямо на головы несчастных жильцов.
Мое появление, разумеется, не слишком обрадовало хозяев. Они встретили гостя гневными криками, и для начала разъяренный хозяин задал мне хорошую взбучку, а потом отвел к отцу. Отец, в свою очередь, прописал мне еще одну дозу исправительного лекарства. В ту ночь я спал на животе.
На следующий день моя жизнь еще больше усложнилась: мне предстояло насобирать в конюшне необходимое количество навоза и разложить его в должном порядке на крыше дома того самого крестьянина. Работа, можно сказать, адская для ребенка, которому еще не исполнилось и шести лет. Зато всем, кроме меня, было хорошо: сверстники вволю посмеялись надо мной, крестьянин получил топлива вдвое больше, чем у него было, а мой отец еще раз показал всем, какой он строгий, но справедливый. Я же и вторую ночь вынужден был спать на животе – верховая езда не послужила мне утешением.
Может показаться, что со мной обошлись слишком строго, но я должен возразить: в Тибете нет места слабым. Лхаса находится на высоте четырех тысяч метров над уровнем моря, ее климат очень суров, температура колеблется в самых широких пределах; другие населенные пункты расположены еще выше, и слабые здоровьем люди представляют тяжкую обузу для других. В этом причина сурового воспитания детей, и других причин здесь нет, как нет места жестокости ради жестокости.
В высокогорных районах тибетцы купают новорожденных в ледяных ручьях, чтобы выяснить, достаточно ли ребенок крепок и имеет ли он право на жизнь. Мне не раз приходилось видеть небольшие процессии, направлявшиеся к ледяным источникам на высоте около 6 тысяч метров над уровнем моря. Прибыв на место, процессия останавливается. Бабушка берет на руки ребенка, вокруг нее собирается вся семья – отец, мать, ближайшие родственники. Ребенка раздевают, и бабушка погружает маленькое тельце в поток по самую шею, так что на поверхности остается одна голова. Холод насквозь пронизывает ребенка, он моментально краснеет, затем синеет. Скоро плач прекращается – младенец больше не в силах протестовать. Кажется, что он уже мертв, но у бабушки немалый опыт по этой части: она вытаскивает его из ручья, насухо вытирает и одевает. Выживет ли ребенок? На это воля Божья! Если умрет, значит, меньше несчастий выпадет на его долю. В стране с таким холодным климатом подобное испытание проводится из самых добрых побуждений – нельзя оставлять слабых и больных там, где медицинская помощь почти отсутствует. Смерть нескольких младенцев считается здесь меньшим злом, чем жизнь нескольких неизлечимых инвалидов.
После смерти брата мои занятия пришлось ускорить, потому что в семилетнем возрасте полагалось уже готовиться к карьере. Какой? А это уж как скажут астрологи. В Тибете любое решение – от покупки яка до выбора профессии – принимается по предсказанию астролога. Приближался такой момент и в моей жизни: как раз накануне моего семилетия мать собиралась устроить грандиозный прием и пригласить на него все высшее общество, чтобы выслушать предсказания астрологов.
Моя мать была женщина выдающейся полноты, круглолицая и черноволосая. Тибетские женщины носят на голове специальные деревянные формы, через которые пропускают и укладывают волосы самым причудливым образом. Эти формы обычно покрывают лаком, инкрустируют полудрагоценными камнями – нефритом, кораллом; вообще эти изделия давно стали предметом очень тонкого искусства. Если женская прическа еще и блестит, смазанная маслом, то впечатление она производит очень яркое.
Наши женщины любят платья
самых веселых расцветок, с преобладанием красных, зеленых и желтых цветов.
Однотонный передник с горизонтальной контрастирующей, но гармоничной по цвету
лентой – почти постоянный атрибут их одежды. В левом ухе носится серьга,
размеры которой зависят от положения в обществе. Мать принадлежала к семье из
правительственных кругов и носила серьгу длиной более
Мы всегда были сторонниками полного равноправия мужчин и женщин. Но в управлении домашними делами моя мать пошла дальше – она не признавала никакого равенства. В своей стихии она пользовалась непререкаемым авторитетом, властью диктатора, – короче говоря, что хотела, то и делала.
В суматохе и эмоциональном ажиотаже по поводу устройства приема она действительно чувствовала себя как рыба в воде. Надо было все организовать, всем распорядиться, предусмотреть все мелочи, придумать нечто такое, что бы «поразило» соседей. И ей все удавалось с блеском, поскольку частые поездки с отцом в Индию, Пекин и Шанхай порождали в ее голове массу экзотических идей, которых могло бы хватить не на одну жизнь!
После того как была назначена дата приема,
монахи принялись с особой тщательностью и радением выписывать приглашения на
толстых, ручной работы, листах бумаги, предназначенных для важных сообщений.
Размер каждого такого послания составлял 30 на
Для рассылки приглашений назначались специальные гонцы. Каждый гонец садился на чистокровного жеребца и брал в руки жезл, на конце которого был прикреплен пакет с изображением фамильного герба. Жезлы украшались лентами с написанными на них молитвами, и ленты развевались в воздухе во время езды.
Когда наступил момент отправки гонцов, в нашем дворе началось светопреставление. Слуги охрипли от криков, лошади ржали, огромные черные доги лаяли. Выпив по последнему глотку тибетского пива, всадники шумно опустили кружки. Тут со скрипом открылись главные ворота, и вся кавалькада с дикими воплями устремилась вперед.
У тибетских гонцов, несущих письменное послание, есть еще и устный вариант, причем содержание второго может существенно отличаться от содержания первого. В давние времена бандиты, устраивавшие засады на гонца, могли перехватить послание и, воспользовавшись им, совершить нападение на плохо защищенный дом или процессию. Поэтому возник обычай писать заведомо ложные послания, чтобы, в свою очередь, завлечь в западню разбойников. Обычай двойного послания сохранился до наших дней. Поэтому еще и сегодня письменное послание может отличаться от устного варианта, который в таком случае является единственно верным.
В доме беготня, переделки, уборка! Стены вымыты и покрашены заново. Потолки выбелены. Паркетные полы натерты воском и так отполированы, что ходить по ним становится небезопасно. Алтари главных комнат отлакированы. Появилось большое количество новых масляных ламп – одни золотые, другие серебряные, но все надраены так, что не отличишь, из какого металла они сделаны. Мать и эконом, не ведая покоя, носятся по дому как угорелые, распоряжаются и распекают направо и налево всех, кто им попадается под руку. Слуги растерянно бегают, вид их жалок, они ничего не успевают сделать. У нас своих слуг больше пятидесяти, да еще наняли других по случаю приема. Никто не бездельничает, все работают с усердием. Даже двор вычищен, плиты так и сверкают, будто их только что доставили из каменоломни. Чтобы придать им праздничный вид, межплиточные стыки заполняют разноцветными материалами.
Когда все было готово, мать собрала ошалевших слуг и приказала им нарядиться в чистейшие из чистых одежд.
На кухнях царило еще большее оживление – предстояло наготовить огромное количество еды! Тибет представляет собой гигантский холодильник – пища, заготовленная впрок, долго не портится благодаря сухому и холодному климату. Даже при повышенных температурах съестные запасы в сухом воздухе не портятся. Поэтому мясо сохраняет свежесть в течение года, а зерно может храниться несколько столетий.
Буддисты не убивают. Они употребляют в пищу мясо лишь тех животных, которые погибли в результате падения с горы либо убиты случайно. Наши житницы и кладовые всегда были набиты продуктами.
В Тибете есть и профессия мясника, но ортодоксальные семьи не общаются с мясниками – это каста «неприкасаемых».
Мать решила принять гостей столь же оригинально, сколь и роскошно. В частности, она задумала угостить их специально приготовленными цветками рододендрона. Еще за несколько недель до приема часть слуг верхом на лошадях отправилась к подножию Гималаев, где можно найти самые изысканные цветы. У нас растут рододендроны-гиганты, отличающиеся удивительной гаммой оттенков и запахов. Для сбора годятся едва распустившиеся бутоны; их сразу же осторожно промывают. Осторожность необходима: достаточно малейшей царапины, и «варенье» будет испорчено. После этого каждый цветок погружают в большую стеклянную банку, наполненную водой и медом. Особенно следят за тем, чтобы воздух не попал внутрь бокала. Банку закрывают и ежедневно в течение последующих нескольких недель выставляют на солнце и регулярно поворачивают, чтобы все части цветка получили необходимую порцию солнечного света. Цветок медленно растет, напитываясь нектаром из медового раствора. Некоторые перед употреблением в пищу выдерживают цветок еще несколько дней на воздухе, так чтобы лепестки стали слегка хрустящими, но еще не потеряли вида и аромата. Иногда лепестки посыпают сахарной пудрой, имитирующей снег.
Отец недовольно ворчал:
– Вместо этих красивых цветочков мы могли бы купить десять яков со всей упряжью.
Но мать отвечала с чисто женской логикой:
– Не будь глупым, наш прием должен быть всем на удивление; а что касается расходов, то это мои проблемы.
Другим деликатесом был суп из плавников акулы. Кто-то из гостей заметил, что «это блюдо – мировая вершина гастрономического искусства». Мне же суп страшно не понравился. Меня едва не стошнило, когда пришлось его пробовать. Акулу доставили из Китая в таком жалком состоянии, что по внешнему виду ее вряд ли узнал бы даже бывший владелец. Мягко выражаясь, она была «слегка с душком». Кое-кто считает, что от этого вкус только улучшается.
Зато мне пришлись по душе молодые сочные побеги бамбука, также привезенные из Китая. Существует несколько способов приготовления побегов, но я съедал их в сыром виде, посыпав щепоткой соли. Особенно мне нравились желто-зеленые молоденькие кончики побегов! Кажется, большинство стеблей, которые повар готовил для закладки в кастрюлю, оказались без кончиков, и повар явно сожалел об этом, потому что сам он тоже предпочитал есть их сырыми. Он смутно догадывался, в чем дело, но доказательств у него не было!
В Тибете на кухне хозяйничает мужчина. Женщины ничего не смыслят в таких вещах, как приготовление тсампы и составление точных смесей. Они бросят горсть того, подсыплют на глаз горсть другого и думают, что все в порядке. Мужчины вдумчивы, терпеливы и поэтому, как правило, оказываются лучшими поварами. Поболтать и посудачить – здесь женщинам нет равных, как и кое в чем другом. Но только не в приготовлении тсампы.
